— Горничная. В доме есть кран.
— Кран? Ты имеешь в виду, как у бочки?
— Да. Но вода течет по деревянным трубам из цистерн, расположенных на возвышенности в городе, поэтому можно лить, сколько хочешь.
— Ее можно пить?
— Я пил и не отравился. Уверен, что прошлой ночью ты заметила — в туалете дальше по коридору также есть ведро с водой и песком. Это лучшая система из всех, что я встречал.
— Прошлой ночью я слишком устала, чтобы на что-либо обращать внимание.
— Когда я тебя раздевал, ты выглядела, как длинноногий милый котенок, слегка влажный от пота.
— Звучит ужасно.
— Что ж, это было вовсе не так, если ты что-то можешь вспомнить.
— Я могу вспомнить.
Повисла тишина. Демельза зевнула и пригладила волосы.
— Джентльмен подал бы мне ночную рубашку, — сказала она.
— Зависит от джентльмена.
— Я тебе уже говорила, что ты связался в Лондоне с дурной компанией.
— Нет. По крайней мере, до прошлой ночи.
Росс молча закончил бриться и вылил использованную воду в другое ведро. Демельза сидела на кровати, закутавшись в простыню.
— С утра это выглядит непривлекательно, — сказала она.
— Что?
— Нагота.
— Я так не считаю.
— Да, ты не выглядишь привлекательным при свете дня...
— Разве?
— Нет, я говорю о себе. О нас обоих.
— Определись уж наконец.
Росс надел сорочку.
— Никто не выглядит привлекательным при свете дня, — сказала Демельза. — По крайней мере, не так, как при свечах ночью.
— Думаю, двое выглядят лучше, чем один, — сказал Росс. — Всегда.
На улице кричал и трезвонил в колокольчик точильщик ножей, а другой колокольчик предлагал починить сломанные стулья.
— Я думала, это тихая улица, — сказала Демельза.
— Так и есть, по сравнению с остальными. Ты опоздаешь к завтраку, если побыстрее не оденешься. Хотя пропустишь не многое. Чай с молоком и черствый хлеб с маслом. Я собирался захватить джем.
Демельза осторожно выбралась из постели, натянув на себя простыню. Уголком глаза Росс заметил, что ее ягодицы и ноги всё равно не прикрыты, и игриво двинулся к ней. Демельза дернулась, но край простыни зацепился и не давал двинуться. Демельза с грохотом рухнула на пол. Она перекатилась, упорно заматываясь в кокон, Росс опустился перед ней на колено, и в этот момент простыня порвалась. Росс смеясь схватил Демельзу.
— Нет, Росс! Не надо!
— Я женат на мумии, — покатился он со смеху. — На египетской мумии. Они в точности как ты, только волос у них не так много!
Демельза уставилась на него сквозь спутанные волосы. Она обмоталась так плотно, что не могла даже высвободить руку и ударить Росса. Волосы закрывали ей лицо. Потом она сама поняла, как это комично, и засмеялась. Она от всей души смеялась над Россом. Он лежал на ней и не переставал хохотать — до слез. Пол под ними затрясся.
В конце концов они выдохлись и затихли. Росс протянул ослабевшую руку, чтобы откинуть волосы с лица Демельзы. Его слезы проделали дорожки на щеках жены. Потом он ее поцеловал. А затем его руки снова наполнились силой, и он стал ее разматывать.
Тут раздался стук в дверь. Росс встал и открыл.
Это оказалась горничная.
— Будьте добры, сэр, миссис Паркинс говорит, что завтрак уже на столе.
— Передайте миссис Паркинс, — ответил Росс, — что мы спустимся через час.
Первые пять дней в Лондоне были наполнены чистейшим счастьем. Город оказался настоящим сокровищем, и Демельза бесконечно в него ныряла, грязь и нищета ее не отпугивали, хотя иногда оскорбляли. В конце Георг-стрит находилась одна из многочисленных стоянок парома, отмеченная двумя полосатыми столбами, а паромщик в красно-синих штанах и красной шляпе с радостью отвез бы куда угодно. Шесть пенсов стоила поездка и до Вестминстера, и до собора святого Павла — эта церковь выглядела еще огромней и более впечатляющей, чем даже Вестминстерское аббатство, хотя скопище обветшалых домишек и мясных лавок, откуда на улицу выбрасывали дурно пахнущие отбросы, скрывали контуры строения, а от речушки Флит страшно воняло.
Погода по-прежнему была хорошей и солнечной, и как-то они взяли портшез и добрались до Паддингтона, а потом прошлись до Ислингтона — с северных холмов открывался вид на протянувшийся в сторону юга город. Они гуляли по садам Воксхолл и Ренела и навестили Кэролайн и ее тетушку в Хаттон-гарден. Дуайта ожидали на следующий день, а Кэролайн всецело посвятила себя приему, который намечался у миссис Трейси двадцать четвертого вечером. Отметив ее кипучую деятельность, Росс засомневался, что она могла бы стать женой сельского доктора в захолустье. Но всё же он помнил, как год назад явился в этот дом, когда Кэролайн с Дуайтом расстались, видимо, навсегда, и какой она казалась опустошенной и апатичной. А пока Дуайт находился в тюрьме, Кэролайн, казалось, жила только одним днем. Она нуждается в Дуайте, в этом нет сомнений. Но ей нужны в жизни и другие стимулы — общество или сверхзадача.
Для выходов в свет по вечерам Демельза взяла платье, сшитое в первые дни замужней жизни, и то, которое она купила для свадьбы Кэролайн три года назад и почти не надевала. Кэролайн мягко покачала головой. Для Корнуолла, возможно, оно до сих пор превосходно, но для лондонского сезона 1799 года никак не подойдет.
Мода изменилась. Всё стало проще, тоньше и легче («Это я заметила», — сказала Демельза). Талию делали выше, под самой грудью, и для повседневных, и для вечерних платьев. Шею и грудь сильнее оголяли, но иногда частично скрывали под шифоновым шарфиком. Волосы украшали страусиными перьями или жемчугом. Демельза спросила, почему столько людей в Лондоне носят очки. Может, потому, что живут при искусственном освещении, ответила Кэролайн, но разумеется, это своего рода мода. А Демельза заметила, что лондонцы и на костылях начнут ковылять, если кто-нибудь объявит это модой. Ты несомненно права, согласилась Кэролайн. В любом случае, заявила Демельза, нет времени сделать новое платье до завтрашнего вечера, кроме того, мы просто не можем себе позволить лондонские цены, да я и не хочу.